Другой урал | Сделать закладку
говорил, а ты не слушаешь. Нет, постой, спросил,
так слушай. Пойми, ты не хочешь знать то, что знаешь, и от этого думаешь, будто
не знаешь. Твой настоящий ум знает столько, сколько надо, а то, что тебе кажется
умом, просто не хочет это трогать, и некоторый вещ он трогать сам не может.
— Почему это не может? Разве нельзя подумать о чем угодно? — удивился я,
забыв, что спрашивал, вообще-то, о смерти.
— Ха, подумать — это значит вспоминать то, что тебе рассказали. Если тебе
что-то не рассказали, как ты подумаешь? Вот, подумай о такой вещ, — старик
натянул на себя немного клеенки со стола и уперся в нее изнутри пальцем. — Вот
ты. Видишь, что ты — есть?
— Ну.
— Вот нет. — Старик убрал палец, вновь разгладив клеенку. — А только что был.
Клеенк девался куда-нибудь?
— Нет, — покорно выдохнул я, уныло предчувствуя, что сейчас буду также
констатировать наличие пальца и в который раз убеждаться, что я — не твердый
предмет посреди пустоты, а временный всплеск на поверхности Реки, и так далее, и
тому подобное, но старик, как обычно, не пошел по старому следу.
— Вот, что ты видел, это смерть. Я палец убирал, бугра на клеенк нет — все. А
человеческое — это как рисунок на клеенк. Из него не видно, как палец был, как
убрал, из него даже клеенк не видно, понимаешь? Ты видел, как бугор стал, как не
стал — почему?
— Почему?
— Снаружи смотрел, юлярка.[Юлярка — дурачок.] Если ты был внутри узор, сам
был узор, ты бы что видел? Как вверх идешь, потом вниз, — старик изобразил рукой
горку, словно вернувшийся с вылета истребитель. — Вверх, вниз, почему, куда
придешь — ничего не видишь. Вокруг один краска, слева, справа, — а она такой же,
тоже ниче не знает. Вверх — ниче нет; снизу — клеенк, куда смотришь? Только
вбок, а там такой же юлярка, верх-низ ходит. Умер-родился, вот и все.
— Но как краске оторваться от клеенки?
— Э-э, малай, вправду юлярка, — засмеялся старик. — Ты ж не краска, краска
это то, что люди сказали. Ты не только это, ты еще и человек, ты можешь.
Какое-то время мы просидели в молчании, наблюдая за распаренными чаинками,
падающими в высокой колбе пафосного заварочника с сетчатым прессом. Я потыкал в
картошку — нет, сыровата еще, пусть покипит.
— Щас пообедаем, пойдем с одним человеком поговорим. Он тебе объяснит все, ты
сразу поймешь.
— Он тоже… Ну, как ты?
— У-у… Вот он точно все знает, — совершенно серьезно подтвердил старик; я
тогда, огорошенный таким сообщением, и не заметил, что его ответ — ловкий соскок
с темы.
После обеда я впал в приятное сытое оцепенение, вызванное, видимо, резко
упавшим давлением — со стороны трассы подошла туча, и трава вдоль забора
напротив уже резко пригибалась под холодным грозовым ветром, гнавшим по улице
облака пыли. Мне захотелось почувствовать на лице чистый холод грозы и первые
капли, и я вынес табуретку с тазом на улицу и сел на вторую ступень. Мытье
посуды
так слушай. Пойми, ты не хочешь знать то, что знаешь, и от этого думаешь, будто
не знаешь. Твой настоящий ум знает столько, сколько надо, а то, что тебе кажется
умом, просто не хочет это трогать, и некоторый вещ он трогать сам не может.
— Почему это не может? Разве нельзя подумать о чем угодно? — удивился я,
забыв, что спрашивал, вообще-то, о смерти.
— Ха, подумать — это значит вспоминать то, что тебе рассказали. Если тебе
что-то не рассказали, как ты подумаешь? Вот, подумай о такой вещ, — старик
натянул на себя немного клеенки со стола и уперся в нее изнутри пальцем. — Вот
ты. Видишь, что ты — есть?
— Ну.
— Вот нет. — Старик убрал палец, вновь разгладив клеенку. — А только что был.
Клеенк девался куда-нибудь?
— Нет, — покорно выдохнул я, уныло предчувствуя, что сейчас буду также
констатировать наличие пальца и в который раз убеждаться, что я — не твердый
предмет посреди пустоты, а временный всплеск на поверхности Реки, и так далее, и
тому подобное, но старик, как обычно, не пошел по старому следу.
— Вот, что ты видел, это смерть. Я палец убирал, бугра на клеенк нет — все. А
человеческое — это как рисунок на клеенк. Из него не видно, как палец был, как
убрал, из него даже клеенк не видно, понимаешь? Ты видел, как бугор стал, как не
стал — почему?
— Почему?
— Снаружи смотрел, юлярка.[Юлярка — дурачок.] Если ты был внутри узор, сам
был узор, ты бы что видел? Как вверх идешь, потом вниз, — старик изобразил рукой
горку, словно вернувшийся с вылета истребитель. — Вверх, вниз, почему, куда
придешь — ничего не видишь. Вокруг один краска, слева, справа, — а она такой же,
тоже ниче не знает. Вверх — ниче нет; снизу — клеенк, куда смотришь? Только
вбок, а там такой же юлярка, верх-низ ходит. Умер-родился, вот и все.
— Но как краске оторваться от клеенки?
— Э-э, малай, вправду юлярка, — засмеялся старик. — Ты ж не краска, краска
это то, что люди сказали. Ты не только это, ты еще и человек, ты можешь.
Какое-то время мы просидели в молчании, наблюдая за распаренными чаинками,
падающими в высокой колбе пафосного заварочника с сетчатым прессом. Я потыкал в
картошку — нет, сыровата еще, пусть покипит.
— Щас пообедаем, пойдем с одним человеком поговорим. Он тебе объяснит все, ты
сразу поймешь.
— Он тоже… Ну, как ты?
— У-у… Вот он точно все знает, — совершенно серьезно подтвердил старик; я
тогда, огорошенный таким сообщением, и не заметил, что его ответ — ловкий соскок
с темы.
После обеда я впал в приятное сытое оцепенение, вызванное, видимо, резко
упавшим давлением — со стороны трассы подошла туча, и трава вдоль забора
напротив уже резко пригибалась под холодным грозовым ветром, гнавшим по улице
облака пыли. Мне захотелось почувствовать на лице чистый холод грозы и первые
капли, и я вынес табуретку с тазом на улицу и сел на вторую ступень. Мытье
посуды
»Беркер Аль Атоми
»Мистика,Ужасы
В библиотеку
