Женщина из шёлкового мира | Сделать закладку
а ручная работа — это ведь, Мадиночка, теперь очень модно, и все на тебя внимание обратят, вот увидишь.
Мадина улыбнулась. Мама относилась к ее неожиданной командировке как к дару небес. И даже стыдно кому-то сказать почему: надеялась, что дочка найдет в Москве свою судьбу и счастье, а попросту говоря — мужа. Возможность найти мужа на конференции библиотекарей, то есть, вернее, библиотекарш, хотя бы и в Москве, представлялась Мадине сомнительной. Но маме она об этом не сообщала. Родители так переживали из-за дочкиной личной неустроенности, так искренне считали, что неустроенность эту обязательно следует преодолеть, что разубеждать их в этом было бы просто безжалостно.
«Вагоны шли привычной линией, — подумала Мадина, глядя на громыхающий перед нею состав. — Подрагивали и скрипели. Молчали желтые и синие, в зеленых плакали и пели».
Думать так было для нее естественно и привычно; мир, очерченный стихами, казался ей точнее и правильнее обычного и обыденного мира. Правда, вслух она стихов не читала никогда, потому что слышать их большинству людей было как раз неестественно и непривычно. И зачем же ловить на себе недоуменные взгляды?
Никто, конечно, не пел в вагонах. Но линия их в самом деле была привычна, как череда времен года. Бегичево и появилось-то двести лет назад в лесах Тверской губернии лишь потому, что помещица Анна Васильевна Бегичева добилась, чтобы Московско-Виндавская железная дорога прошла по ее землям. И с тех пор поселок стал жить от железной дороги — работал на ней, выносил к ее поездам на продажу вареную картошку и яблоки, ездил в Москву, Питер и Тверь… Ожидание у железнодорожного переезда, пока пройдет очередной состав, было в Бегичеве таким привычным, таким повседневным занятием, что его никто и как ожидание не воспринимал.
Земля подрагивала вдоль рельсов, и летели вдоль дороги золотые ветки осенних берез — то ли от ветра, то ли от этого вот подрагивания земли.
Поезд прошел. Мадина перешла через затихающие рельсы и направилась вдоль усаженной березами улицы к дому.
Блузочка висела на деревянных плечиках, зацепленных за дверцу платяного шкафа, так что выглядела самым главным предметом в комнате. То ли потому, что была ярко-белой, то ли потому, что вся была пронизана маминой радостью.
— Ну как? — спросила мама, едва Мадина открыла дверь. — Такой ни у кого не будет!
— Это уж без сомнений, — кивнул папа.
Это утверждение было, конечно, отголоском времен всеобщего дефицита, то есть тех как раз времен, в которых прошла почти вся родительская жизнь. Мадина привыкла к другим временам, когда даже обычная турецкая блузочка с рынка едва ли могла в точности повториться на ком-нибудь из знакомых. Просто потому, что торговцы предусмотрительно не закупали одинаковых блузочек.
— Это наша бегичевская вышивка, — авторитетно разъяснил папа. — Видишь, нитка сперва вот таким жгутиком сворачивается, а потом уж этот жгутик на ткань нашивается. Так даже в соседнем уезде не вышивали.
Точно такая бегичевская вышивка была
Мадина улыбнулась. Мама относилась к ее неожиданной командировке как к дару небес. И даже стыдно кому-то сказать почему: надеялась, что дочка найдет в Москве свою судьбу и счастье, а попросту говоря — мужа. Возможность найти мужа на конференции библиотекарей, то есть, вернее, библиотекарш, хотя бы и в Москве, представлялась Мадине сомнительной. Но маме она об этом не сообщала. Родители так переживали из-за дочкиной личной неустроенности, так искренне считали, что неустроенность эту обязательно следует преодолеть, что разубеждать их в этом было бы просто безжалостно.
«Вагоны шли привычной линией, — подумала Мадина, глядя на громыхающий перед нею состав. — Подрагивали и скрипели. Молчали желтые и синие, в зеленых плакали и пели».
Думать так было для нее естественно и привычно; мир, очерченный стихами, казался ей точнее и правильнее обычного и обыденного мира. Правда, вслух она стихов не читала никогда, потому что слышать их большинству людей было как раз неестественно и непривычно. И зачем же ловить на себе недоуменные взгляды?
Никто, конечно, не пел в вагонах. Но линия их в самом деле была привычна, как череда времен года. Бегичево и появилось-то двести лет назад в лесах Тверской губернии лишь потому, что помещица Анна Васильевна Бегичева добилась, чтобы Московско-Виндавская железная дорога прошла по ее землям. И с тех пор поселок стал жить от железной дороги — работал на ней, выносил к ее поездам на продажу вареную картошку и яблоки, ездил в Москву, Питер и Тверь… Ожидание у железнодорожного переезда, пока пройдет очередной состав, было в Бегичеве таким привычным, таким повседневным занятием, что его никто и как ожидание не воспринимал.
Земля подрагивала вдоль рельсов, и летели вдоль дороги золотые ветки осенних берез — то ли от ветра, то ли от этого вот подрагивания земли.
Поезд прошел. Мадина перешла через затихающие рельсы и направилась вдоль усаженной березами улицы к дому.
Блузочка висела на деревянных плечиках, зацепленных за дверцу платяного шкафа, так что выглядела самым главным предметом в комнате. То ли потому, что была ярко-белой, то ли потому, что вся была пронизана маминой радостью.
— Ну как? — спросила мама, едва Мадина открыла дверь. — Такой ни у кого не будет!
— Это уж без сомнений, — кивнул папа.
Это утверждение было, конечно, отголоском времен всеобщего дефицита, то есть тех как раз времен, в которых прошла почти вся родительская жизнь. Мадина привыкла к другим временам, когда даже обычная турецкая блузочка с рынка едва ли могла в точности повториться на ком-нибудь из знакомых. Просто потому, что торговцы предусмотрительно не закупали одинаковых блузочек.
— Это наша бегичевская вышивка, — авторитетно разъяснил папа. — Видишь, нитка сперва вот таким жгутиком сворачивается, а потом уж этот жгутик на ткань нашивается. Так даже в соседнем уезде не вышивали.
Точно такая бегичевская вышивка была
»Берсенева Анна
»Роман,Проза
В библиотеку
