Сеть Знакомств и общения Rose-Vetrov

и
становились мягкой трепещущей плотью. Из глубин прохладных каменистых тушек
извлекались внутренности – чуть тронутый искусственным льдом холодильника комок
из сердца, легких и желудка. Маслянистая материя живого царства, столь красивая
в свежем виде и столь непрезентабельно темная, нерасчлененно съежившаяся, будучи
зажаренной, сверкала на ладони Александра всеми оттенками беззащитности.
Пальцы Александра бросили эту слизисто-влажную красновато-коричневую плоть
на блюдо и погрузились на секунду в теплую воду. Нож с приглушенным сочным
хрустом рассек куриную грудь, потом разделил тушку на куски. Крылья трогательно
барахтались, отвечая на каждую встряску. Александр резал и резал тушки. Для
этого блюда годились только грудки.
Александр втягивал ноздрями тонкий животный дух, исходящий от
препарированной птицы. Он натер куски солью, сациви, отчего куриная кожица
сделалась более мягкой и запестрела зеленовато-бурой пахучей мишурой, и выложил
в шипящую разогретым маслом сковороду.
Его чувствительный нос трепетал от наплыва специй, клубами тмина, кориандра
и эстрагона поднимающихся к потолку. Вскоре в сухой запах трав жирной напористой
нотой влетел аромат жарящегося мяса. Он растворил травянистую терпкость сациви в
обморочно-сладком облаке запекающейся крови и на минуту обездвижил Александра.
Когда первая волна потрясения схлынула, он был уже у прилавка со специями.
Толстая смуглая кореянка продавала их задешево: пять рублей – чайная ложка.
Наполненная не просто доверху, а так, что драгоценный песок специй поднимался
холмиком над металлическим углублением ложки. У Александра всегда обмирало
сердце, когда он видел, как кореянка ловко и небрежно черпает из баночки и
опускает специи в малюсенький целлофановый пакетик. Этот жест казался ему верхом
расточительности. Да и сама продавщица, несмотря на то что Александр долго
изучал премудрости корейской кухни и был о ней высокого мнения, вызывала в нем
раздражение своей простонародной дикой смуглотой и короткими ухабистыми
ручищами. Он никак не мог поймать ту ироничную блестку, что летала над прилавком
со специями, – блестку, высекаемую контрастом между изысканной тонкостью приправ
и невозмутимой грузностью кореянки. Александру мешал некий эстетический
императив, который часто не давал ему творить и заставлял кусать локти.
Этот эстетический ригоризм позволял ему достигать невиданных успехов в
кулинарном искусстве, когда приготовление блюда шло в традиционном ключе, но
вставал на пути всякой дерзкой инициативы, если требовалось внести коррективы в
традиционную технологию, дабы преобразить и расширить опыт прошлого.
Присущая Александру гордыня требовала от него не экспериментаторства на базе
проверенных временем рецептов, а чего-то нового. Бессознательно (ибо усвоенный
им опыт вошел в область бессознательного) он все же отталкивался