Сеть Знакомств и общения Rose-Vetrov

по траве кишки и изуродованные
туловища. И от всего этого шел пар или дым. Он выпустил ношу и только тогда
увидел свою смерть, застрявшую в хворосте, – донышко от снаряда.
Сыча нашли прибежавшие на взрыв солдаты, свели сначала в санчасть, оттерли
кровь из носа и ушей, а потом стали допрашивать какие-то офицеры. И один, вертя
в руках снарядный осколок, часто повторял, что, мол, ты в рубашке родился и
боженька тебя любит. Не хворост, так и его кишки разметало бы по стрельбищу. А
он молчал, втягивал голову в плечи и только зыркал исподлобья, словно
уворачиваясь от ударов.
Для мужского воспитания мать вызвала из Катайска дядю, вернувшегося с войны
без обеих ног, и вот он-то определил характер:
– Вылитый Сыч! Ишь, молчит, зыркает и не мигнет даже!
Это было прозвище деда, которого Сергей Борисович помнил плохо из-за того,
что тот все время куда-то пропадал, и если приходил, то всегда по ночам, чтоб
взять сахару и соли, настращать бабушку и снова исчезнуть. Был слух, что он
когда-то сбежал из ссылки, уже давно скрывается от властей и живет в лесу. В
детской памяти остался его необычный, устрашающий, однако притягательный образ:
огромная черная борода, совершенно круглые настороженно-проницательные глаза и
нечесаная голова с густой желтоватой сединой. Всякий раз, неожиданно появившись
среди ночи, дед обязательно приносил гостинец – жвачку из серы. Скорее всего это
была засохшая древесная смола, которую дед сначала разжевывал сам, после чего
тщательно разминал в руках и уже потом толкал в рот. Бабушка ругалась:
– Что ты даешь-то ему, леший? – и даже пыталась отнять серу. – Всякую
гадость принесет и ребенку в рот! Ты на руки-то свои посмотри!
– Ничего, здоровей будет! – гулко хохотал дед. – Жуй, внучок!
Бабушка всю жизнь проработала фельдшером в больнице, была чистоплотной,
боялась всяких микробов и умерла после войны от того, что случайно уколола палец
иглой от шприца. А руки у деда и в самом деле всегда были грязными, обросшими до
самых ногтей густой шерстью и всегда какими-то скрюченными, словно и впрямь
птичьи лапы. Однако при этом они не вызывали брезгливости или отвращения,
напротив, казались желанными – возможно, потому, что его лесные гостинцы
становились необычайным лакомством. На вид простая сера, которую колупают с
лиственниц, но когда ее приносил дед, жевал, мял и заталкивал в рот, она
становилась вкуснее и слаще шоколада. Можно было жевать ее бесконечно долго и
даже уснуть с серой во рту, чтобы проснуться утром от радости, что она есть и
хватит еще до вечера.
Однажды перед самой войной дед почему-то не принес гостинца, а только
склонился над ним и потрепал жесткими, как клюв, пальцами за подбородок – это
была ласка, от которой стало больно.
– Нету нынче серы, – сказал торопливо. – В другой раз будет.
Он сначала чуть не заплакал, но дед погрозил кривым пальцем.