Игры с хищником | Сделать закладку
внимания не обращал, потому что страшная война затмила
прежние страхи и предрассудки, однако все равно фабричные, если надо было отойти
со света в темноту, обязательно повязывали косынки, а если вдруг над гульбищем
появлялась ночная птица, громко смеялись и хватались за головы.
Как только появились танкисты, на мельницу следом за девками начали
подтягиваться и мальчишки-подлетыши – еще не гулять, а поглазеть, в омуте
накупаться до синевы или завести дружбу с фронтовиками в звенящих от медалей
гимнастерочках, покурить немецких сигарет, получить в подарок или выменять на
что-нибудь суконную пилотку, а если сильно повезет, то и трофейный пистолет на
самогонку. Правда, веселое, счастливое это время длилось недолго, всего два лета
после войны, потому что пьяный танкист застрелил ельнинского парня-фронтовика –
из ревности, прямо на гульбище. А потом начались учения и танки в пыль
размолотили мягкий известняк, перемешали его с песком, землей и даже утонувшей
французской гатью, и каменка опять превратилась в болотистый проселок.
Вот такая дорога Сергею Борисовичу и снилась. Будто спешит он на мельницу,
где уже слышатся голоса и гармошка, и всякий раз неожиданно за поворотом
оказывается Рита Жулина – еще молоденькая, красивая, нарядная – и с оглядкой, с
вороватым, задорным видом манит его рукой.
– Иди ко мне, Сыч...
Это было его школьное прозвище, уже полузабытое и во сне оживленное Ритой.
Он бежал по дороге на зов, но на пути всякий раз оказывался его дед, Федор
Аристархович, волосатый и бородатый старик. Отталкивал внука и говорил:
– Это она меня зовет!
Доставал изо рта разжеванный кусок лиственничной серы и подавал ему – на
этом месте сон обрывался.
Сергей Борисович жвачку не брал, но когда просыпался, уже наяву ощущал ни с
чем не сравнимый сладковато-терпкий вкус смолы, щемящее разочарование и тревогу.
Дедово прозвище пристало к нему благодаря родному дяде, после того как они с
мальчишками выкопали неразорвавшийся снаряд на танковом стрельбище и попытались
выплавить из него взрывчатку. Насверлили дрелью отверстий, подвесили над костром
и подставили ведро: так в Ельне мужики добывали тол, чтоб глушить рыбу на речных
ямах. Скоро из снаряда начало капать, но огня не хватило, и его, как самого
младшего, отправили за дровами. Он набрал охапку сухих сучьев в лесу и понес к
костру. Оставалось метров пятьдесят, когда перед глазами восстал грязный
огненный столб и его швырнуло на землю. Самого взрыва он почему-то не услышал,
только в ушах зазвенело, и в первый миг, не понимая, что произошло, и не
выпуская хвороста, вскочил и помчался вперед, затем пошел шагом и медленно
остановился.
Его передернуло от ужаса, на миг онемели руки и ноги, потому крика не
получилось. Он увидел лишь небольшую воронку на месте костра, разбросанные по
сторонам руки-ноги, тлеющие головни, растянутые
прежние страхи и предрассудки, однако все равно фабричные, если надо было отойти
со света в темноту, обязательно повязывали косынки, а если вдруг над гульбищем
появлялась ночная птица, громко смеялись и хватались за головы.
Как только появились танкисты, на мельницу следом за девками начали
подтягиваться и мальчишки-подлетыши – еще не гулять, а поглазеть, в омуте
накупаться до синевы или завести дружбу с фронтовиками в звенящих от медалей
гимнастерочках, покурить немецких сигарет, получить в подарок или выменять на
что-нибудь суконную пилотку, а если сильно повезет, то и трофейный пистолет на
самогонку. Правда, веселое, счастливое это время длилось недолго, всего два лета
после войны, потому что пьяный танкист застрелил ельнинского парня-фронтовика –
из ревности, прямо на гульбище. А потом начались учения и танки в пыль
размолотили мягкий известняк, перемешали его с песком, землей и даже утонувшей
французской гатью, и каменка опять превратилась в болотистый проселок.
Вот такая дорога Сергею Борисовичу и снилась. Будто спешит он на мельницу,
где уже слышатся голоса и гармошка, и всякий раз неожиданно за поворотом
оказывается Рита Жулина – еще молоденькая, красивая, нарядная – и с оглядкой, с
вороватым, задорным видом манит его рукой.
– Иди ко мне, Сыч...
Это было его школьное прозвище, уже полузабытое и во сне оживленное Ритой.
Он бежал по дороге на зов, но на пути всякий раз оказывался его дед, Федор
Аристархович, волосатый и бородатый старик. Отталкивал внука и говорил:
– Это она меня зовет!
Доставал изо рта разжеванный кусок лиственничной серы и подавал ему – на
этом месте сон обрывался.
Сергей Борисович жвачку не брал, но когда просыпался, уже наяву ощущал ни с
чем не сравнимый сладковато-терпкий вкус смолы, щемящее разочарование и тревогу.
Дедово прозвище пристало к нему благодаря родному дяде, после того как они с
мальчишками выкопали неразорвавшийся снаряд на танковом стрельбище и попытались
выплавить из него взрывчатку. Насверлили дрелью отверстий, подвесили над костром
и подставили ведро: так в Ельне мужики добывали тол, чтоб глушить рыбу на речных
ямах. Скоро из снаряда начало капать, но огня не хватило, и его, как самого
младшего, отправили за дровами. Он набрал охапку сухих сучьев в лесу и понес к
костру. Оставалось метров пятьдесят, когда перед глазами восстал грязный
огненный столб и его швырнуло на землю. Самого взрыва он почему-то не услышал,
только в ушах зазвенело, и в первый миг, не понимая, что произошло, и не
выпуская хвороста, вскочил и помчался вперед, затем пошел шагом и медленно
остановился.
Его передернуло от ужаса, на миг онемели руки и ноги, потому крика не
получилось. Он увидел лишь небольшую воронку на месте костра, разбросанные по
сторонам руки-ноги, тлеющие головни, растянутые
»Алексеев Сергей
»Фантастика
В библиотеку
