Тавро Кассандры | Сделать закладку
И это не случайно. Никому, даже подоблачному орлу, не дано
такое панорамное виденье. Да, благодаря техническим достижениям, ставшим второй,
рукотворной реальностью, человек обнаруживал в себе все новые ресурсы вселенской
приспособляемости и достигал божественного могущества. Ведь только Богу дано
целиком обозревать землю, несясь над миром незримым вихрем на незримой высоте.
Вот о чем думалось Футурологу на досуге, под устойчиво равномерный гул самолета.
Как хорошо остаться наедине с собой… Слегка захмелевший от выпитого виски
золотисто переливавшегося на дне большого бокала со льдом, он не сопротивлялся
приятному возбуждению в крови, напротив, ему хотелось подольше сохранить столь
редкое чувство вольной принадлежности самому себе. И то, что кресла рядом
пустовали, соседей, которые могли бы отвлечь его разговорами, в ряду не было,
тоже было редким везением.
Футуролог возвращался из очередной поездки в Европу. Опять международная
конференция, собор интеллектуалов, опять нескончаемые дискуссии, ставшие образом
жизни этой космополитической среды, дискуссии, перетекающие одна в другую в
круговороте мнений и предреканий. Речь снова шла о перспективах мировой
цивилизации, об опасности монополярности развития и тому подобном — всегда
актуальных проблемах, на осмысление которых уходила, можно сказать, вся жизнь
гарвардского ученого мужа, и чем глубже, казалось бы, постигал он с годами эту
науку оракула, тем сильней становилось ощущение сизифовой неизученности упорно
изучаемого — перспектив живущего изо дня в день рода человеческого. И думалось
порой, что за докука — вечно стремиться упреждать судьбу, вечно маяться в
поисках смысла жизни, того, что никогда никому не откроется ни сегодня, ни
завтра, ни через тысячу лет?! Но попробуй откажи себе в этом неизбывном забеге
мысли в будущее, возможно ли не изводиться, не отчаиваться, не пытаться
разглядеть то, что еще только маячит на горизонте?! Судьба без образа будущего —
бесплодна. Но насколько трудно временами, призывая себя к научной
невозмутимости, к позиции «над схваткой», решаться объективно прогнозировать,
предсказывать, куда, в какие пропасти норовит закатиться так называемое колесо
истории, да и колесо ли это, возможно, нечто иное, что-нибудь вовсе не способное
катиться, что-нибудь вроде сплющенного от страшного удара велообода с
разлетевшимися спицами, — ведь этой форме движения так и не находилось емкого
определения в науке. Приблизительность, эскизность, декларативность — вечные
признаки «колокольной» футурологии, эмпиричной и драматичной одновременно, и тем
не менее берущейся все истолковывать и предугадывать. От иных прогнозов,
сделанных с той высоченной, но шаткой «колокольни», попросту хотелось бежать,
как от черной дождевой тучи, самому становилось страшно от своих же прогнозов,
от ощущения роковых круговертей истории,
такое панорамное виденье. Да, благодаря техническим достижениям, ставшим второй,
рукотворной реальностью, человек обнаруживал в себе все новые ресурсы вселенской
приспособляемости и достигал божественного могущества. Ведь только Богу дано
целиком обозревать землю, несясь над миром незримым вихрем на незримой высоте.
Вот о чем думалось Футурологу на досуге, под устойчиво равномерный гул самолета.
Как хорошо остаться наедине с собой… Слегка захмелевший от выпитого виски
золотисто переливавшегося на дне большого бокала со льдом, он не сопротивлялся
приятному возбуждению в крови, напротив, ему хотелось подольше сохранить столь
редкое чувство вольной принадлежности самому себе. И то, что кресла рядом
пустовали, соседей, которые могли бы отвлечь его разговорами, в ряду не было,
тоже было редким везением.
Футуролог возвращался из очередной поездки в Европу. Опять международная
конференция, собор интеллектуалов, опять нескончаемые дискуссии, ставшие образом
жизни этой космополитической среды, дискуссии, перетекающие одна в другую в
круговороте мнений и предреканий. Речь снова шла о перспективах мировой
цивилизации, об опасности монополярности развития и тому подобном — всегда
актуальных проблемах, на осмысление которых уходила, можно сказать, вся жизнь
гарвардского ученого мужа, и чем глубже, казалось бы, постигал он с годами эту
науку оракула, тем сильней становилось ощущение сизифовой неизученности упорно
изучаемого — перспектив живущего изо дня в день рода человеческого. И думалось
порой, что за докука — вечно стремиться упреждать судьбу, вечно маяться в
поисках смысла жизни, того, что никогда никому не откроется ни сегодня, ни
завтра, ни через тысячу лет?! Но попробуй откажи себе в этом неизбывном забеге
мысли в будущее, возможно ли не изводиться, не отчаиваться, не пытаться
разглядеть то, что еще только маячит на горизонте?! Судьба без образа будущего —
бесплодна. Но насколько трудно временами, призывая себя к научной
невозмутимости, к позиции «над схваткой», решаться объективно прогнозировать,
предсказывать, куда, в какие пропасти норовит закатиться так называемое колесо
истории, да и колесо ли это, возможно, нечто иное, что-нибудь вовсе не способное
катиться, что-нибудь вроде сплющенного от страшного удара велообода с
разлетевшимися спицами, — ведь этой форме движения так и не находилось емкого
определения в науке. Приблизительность, эскизность, декларативность — вечные
признаки «колокольной» футурологии, эмпиричной и драматичной одновременно, и тем
не менее берущейся все истолковывать и предугадывать. От иных прогнозов,
сделанных с той высоченной, но шаткой «колокольни», попросту хотелось бежать,
как от черной дождевой тучи, самому становилось страшно от своих же прогнозов,
от ощущения роковых круговертей истории,
»Айтматов Чингиз
»Роман,Проза
В библиотеку