Джамиля | Сделать закладку
рисунок на мелкие клочки и вышел, с треском хлопнув дверью.
После долгого гнетущего молчания мать спросила:
— Ты знал?
— Да, знал.
С каким укором и недоумением смотрела она на меня, прислонившись к печи. И
когда я сказал: «Я еще раз их нарисую!» — она горестно и бессильно покачала
головой.
А я смотрел на клочки бумаги, валявшиеся на полу, и нестерпимая обида душила
меня. Пусть считают меня изменником. Кому я изменил? Семье? Нашему роду? Но я не
изменил правде, правде жизни, правде этих двух людей. Я никому не мог рассказать
об этом, даже мать не поняла бы меня.
В глазах у меня все расплывалось, клочки бумаги, казалось, кружились по
полу, как живые. В память так врезался тот миг, когда Данияр и Джамиля глянули
на меня с рисунка, что мне вдруг почудилось, будто я слышу песню Данияра,
которую пел он в ту памятную августовскую ночь. Я вспомнил, как они уходили из
аила, и мне нестерпимо захотелось выйти на дорогу, выйти, как они, смело и
решительно, в трудный путь за счастьем.
— Я поеду учиться… Скажи отцу. Я хочу быть художником! — твердо сказал я
матери.
Я был уверен, что она начнет укорять меня и заплачет, вспоминая погибших на
войне братьев. Но, к моему удивлению, она не заплакала. Только грустно и тихо
сказала:
— Поезжай… Оперились вы и по-своему крыльями машете… Да откуда нам знать,
высоко ли взлетите? Может, и ваша правда. Поезжай… А может, там одумаешься. Не
ремесло это — рисовать да малевать… Поучись — узнаешь… Да не забывай дом свой…
С того дня Малый дом отделился от нас. А я вскоре уехал учиться.
Вот и вся история.
В академию, куда меня послали после художественного училища, я представил
свою дипломную работу — это была картина, о которой я давно мечтал.
Нетрудно догадаться, что на этой картине изображены Данияр и Джамиля. Они
идут по осенней степной дороге. Перед ними широкая светлая даль.
И пусть не совершенна моя картина — мастерство не сразу приходит, — но она
мне бесконечно дорога, она мое первое осознанное творческое беспокойство.
И сейчас бывают у меня неудачи, бывают и такие тяжелые минуты, когда я теряю
веру в себя. И тогда меня тянет к этой родной мне картине, к Данияру и Джамиле.
Подолгу я смотрю на них и каждый раз веду с ними разговор:
«Где вы сейчас, по каким дорогам шагаете? Много у нас теперь в степи новых
дорог — по всему Казахстану, до Алтая и Сибири! Много смелых людей трудится там.
Может, и вы подались в те края. Ты ушла, моя Джамиля, по широкой степи, не
оглядываясь. Может, ты устала, может, потеряла веру в себя? Прислонись к
Данияру. Пусть он споет тебе свою песню о любви, о земле, о жизни! Пусть
всколыхнется и заиграет всеми красками степь! Пусть вспомнится тебе та
августовская ночь! Иди, Джамиля, не раскаивайся, ты нашла свое трудное счастье!»
Я смотрю на них — и слышу голос Данияра. Он зовет меня в путь-дорогу —
значит,
После долгого гнетущего молчания мать спросила:
— Ты знал?
— Да, знал.
С каким укором и недоумением смотрела она на меня, прислонившись к печи. И
когда я сказал: «Я еще раз их нарисую!» — она горестно и бессильно покачала
головой.
А я смотрел на клочки бумаги, валявшиеся на полу, и нестерпимая обида душила
меня. Пусть считают меня изменником. Кому я изменил? Семье? Нашему роду? Но я не
изменил правде, правде жизни, правде этих двух людей. Я никому не мог рассказать
об этом, даже мать не поняла бы меня.
В глазах у меня все расплывалось, клочки бумаги, казалось, кружились по
полу, как живые. В память так врезался тот миг, когда Данияр и Джамиля глянули
на меня с рисунка, что мне вдруг почудилось, будто я слышу песню Данияра,
которую пел он в ту памятную августовскую ночь. Я вспомнил, как они уходили из
аила, и мне нестерпимо захотелось выйти на дорогу, выйти, как они, смело и
решительно, в трудный путь за счастьем.
— Я поеду учиться… Скажи отцу. Я хочу быть художником! — твердо сказал я
матери.
Я был уверен, что она начнет укорять меня и заплачет, вспоминая погибших на
войне братьев. Но, к моему удивлению, она не заплакала. Только грустно и тихо
сказала:
— Поезжай… Оперились вы и по-своему крыльями машете… Да откуда нам знать,
высоко ли взлетите? Может, и ваша правда. Поезжай… А может, там одумаешься. Не
ремесло это — рисовать да малевать… Поучись — узнаешь… Да не забывай дом свой…
С того дня Малый дом отделился от нас. А я вскоре уехал учиться.
Вот и вся история.
В академию, куда меня послали после художественного училища, я представил
свою дипломную работу — это была картина, о которой я давно мечтал.
Нетрудно догадаться, что на этой картине изображены Данияр и Джамиля. Они
идут по осенней степной дороге. Перед ними широкая светлая даль.
И пусть не совершенна моя картина — мастерство не сразу приходит, — но она
мне бесконечно дорога, она мое первое осознанное творческое беспокойство.
И сейчас бывают у меня неудачи, бывают и такие тяжелые минуты, когда я теряю
веру в себя. И тогда меня тянет к этой родной мне картине, к Данияру и Джамиле.
Подолгу я смотрю на них и каждый раз веду с ними разговор:
«Где вы сейчас, по каким дорогам шагаете? Много у нас теперь в степи новых
дорог — по всему Казахстану, до Алтая и Сибири! Много смелых людей трудится там.
Может, и вы подались в те края. Ты ушла, моя Джамиля, по широкой степи, не
оглядываясь. Может, ты устала, может, потеряла веру в себя? Прислонись к
Данияру. Пусть он споет тебе свою песню о любви, о земле, о жизни! Пусть
всколыхнется и заиграет всеми красками степь! Пусть вспомнится тебе та
августовская ночь! Иди, Джамиля, не раскаивайся, ты нашла свое трудное счастье!»
Я смотрю на них — и слышу голос Данияра. Он зовет меня в путь-дорогу —
значит,
»Айтматов Чингиз
»Роман,Проза
В библиотеку
