Сеть Знакомств и общения Rose-Vetrov

никто не видел моих слез.
Сколько разговоров и пересудов было в аиле! Женщины наперебой осуждали
Джамилю.
— Дура она! Ушла из такой семьи, растоптала счастье свое!
— На что позарилась, спрашивается? Ведь у него добра только шинелишка да
дырявые сапоги!
— Уж, конечно, не полон двор скота! Безродный скиталец, бродяга — что на
нем, то и его. Ничего, опомнится красотка, да поздно будет.
— Вот то-то и оно. А чем Садык не муж, чем не хозяин? Первый джигит в аиле!
— А свекровь? Такую свекровь не каждому бог дает! Пойди сыщи еще такую
байбиче! Погубила она себя, дура, ни за что ни про что!
Может быть, только я один не осуждал Джамилю, свою бывшую джене. Пусть на
Данияре старая шинель и дырявые сапоги, но я-то ведь знал, что душой он богаче
всех нас. Нет, не верилось мне, что Джамиля будет несчастна с ним. Только жалко
мне было мать. Мне казалось, что вместе с Джамилей ушла ее былая сила. Она
приуныла, осунулась и, как я теперь понимаю, никак не могла примириться с тем,
что жизнь иной раз так круто ломает старые устои. Если могучее дерево выворотит
буря, оно уже не поднимется. Раньше мать никого не просила вдеть ей нитку в
иголку, гордость не позволяла. А вот вернулся я однажды из школы и вижу: дрожат
руки у матери, не видит она ушка иголки и плачет.
— На, вдень нитку! — попросила она и тяжело вздохнула. — Пропадет Джамиля…
Эх, какой хозяйкой была бы она в семье! Ушла… Отреклась… А зачем ушла? Или худо
ей было у нас?..
Мне захотелось обнять, успокоить мать, рассказать ей, что за человек Данияр,
но я не посмел, я бы на всю жизнь оскорбил ее.
И все-таки мое невинное участие в этой истории перестало быть тайной…
Вскоре вернулся Садык. Он, конечно, горевал, хотя и говорил по пьянке
Осмону:
— Ушла — туда ей и дорога. Подохнет где-нибудь. А на наш век баб хватит.
Даже золотоволосая баба не стоит самого что ни на есть никудышнего парня.
— Это-то верно! — отвечал Осмон. — Только жаль, не попался он мне тогда,
убил бы — и все тут. А ее за волосы да к конскому хвосту! Небось на юг подались,
на хлопок, или по казахам пошли, ему-то не впервой бродяжничать! Только вот в
толк не возьму, как все получилось, и знать никто не знал, да и подумать бы
никто не мог. Это она все, подлая, сама устроила! Я б ее!..
Слушая такие речи, мне так и хотелось сказать Осмону: «Не можешь забыть, как
она тебя отчитала на сенокосе. Подлая ты душонка!»
И вот сидел я как-то дома, рисовал что-то для школьной стенгазеты. Мать
хлопотала у печи. Вдруг в комнату ворвался Садык. Бледный, со злобно
прищуренными глазами, он кинулся ко мне и сунул мне под нос лист бумаги.
— Это ты рисовал?
Я оторопел. Это был мой первый рисунок. Живые Данияр и Джамиля глянули в тот
миг на меня.
— Я.
— Это кто? — ткнул он пальцем в бумагу.
— Данияр.
— Изменник! — крикнул мне в лицо Садык.
Он разорвал